Хлебников, Велимир (Виктор Владимирович) [28.Х(9.ХI). 1885,
Малодербетовский   улус б. Астраханской губ. ] – поэт, ведущий теоретик
футуризма. Родился в семье учёного- естественника, орнитолога и
лесовода[1]. С 1903 г. – студент Казанского, в 1908-1911 гг.-Петербургского
университета ( не окончил ). В Петербурге посещал литературные “среды” в
“башне” Вяч. Иванова и “Академию стиха” при журнале “Аполлон”. С поздним
символизмом Хлебникова сближал сближал интерес к философии, мифологии,
русской истории, славянскому фольклору. Однако не смотря на внешнее
ученически-истовое следование “заветам символизма” , Х. был внутренне чужд
этому течению, равно как и нарождающемуся акмеизму. Расхождение
основывалось на коренном различии взглядов на природу Слова (языка) и
Времени. Символисты и акмеисты стремились выявить в отвлечённом слове
закодированные ”вечные сущности” и перемещали современность в контекст
предшествующей культуры, уводили настоящее к”первозданной ясности
прошлого”. Философско-эстетическая ориентация Х. была принципиально иной.
Поэт отсчитывал начало своего творчества с необычайно мощного по соц.
заряду 1905 г. :”Мы бросились в будущее…от 1905 г. “. Остро переживая
позорное поражение на Востоке и удушение первой русской революции,
напряжённо размышляя над ходом истории, Х. предпринял утопическую попытку
найти некие универсальные числовые законы Времени, так или иначе влияющие
на судьбы России и всего человечества[2]. Прошлое, настоящее и будущее в
его утопической системе представлялись лишь фрагментами единого
непрерывного Времени, эластично и циклично повторяющегося в своём круговом
развитии. Настоящее, являясь вместе с прошлым частью целокупного времени,
получало таким образом возможность перемещения в “научно предсказуемое”
будущее. Х. подходит к данному вопросу как учёный-исследователь, но, будучи
поэтом по своей природной сути,  он постигает Время сквозь мифопоэтическую
призму и превращает предмет исследования в свою главную и пожизненную тему
наряду с другим его постоянным героем своей поэзии – Словом, языком. Слово
в его философско-поэтической системе переставало быть только средством
передачи его культурной традиции в её смысловых и эстетических значениях, а
становилось собственнозначимой и самоценной чувственной данностью, вещью и,
следовательно, частью пространства. Именно таким образом, через Время,
зафиксированное Словом и превращённое в пространственный фрагмент,
осуществлялось искомое философское единство ”пространства-времени”.
Единство, допускающее возможность его переоформления в слове и, значит,
поддающееся активному регулированию по воле речетворца. Создавалась внешне
логически-ясная концепция преодоления физического времени как пространства
за счет реставрации (в прошлом) и реконструкции ( в настоящем и будущем)
слов-вещей и пересоздания на этой основе всей застывшей в пространстве и
времени системы узаконенных художественных форм и социальных институтов.
Открывалась как бы единая "книга бытия", книга Природы – утопическая мечта
Х., поэтическому воплощению которой он посвятил всю свою жизнь.
          Искания Х. вполне согласовывались с общим путем устремленного в
будущее футуризма, относившего смыслы, в противовес символистским,
потусторонним отвлеченностям, к чувственным данностям. Это происходило и в
живописи, также искавшей единство «пространства – времени» и насыщавшей
пространственную изобразительность «четвертым измерением», т.е. временем.
Не случайно поэтому после знакомства с В. Каменским, способствовавшим
первой публикации поэта (Искушение грешника // Весна. – 1908. - № 10), и
сближения с группой поэтов и художников ( Д. Н. Бурлюки, Е. Гуро, М.
Матюшин ) Х. становится «невидимой», но главной «осью вращения» футуризма.
           В 1910 г. вышел совместный сборник группы футуристов –
«будетлян» в придуманной Х. славянской огласке – «Садок судей». Позже к ним
присоединились А. Крученых, Б. Лившиц и В. Маяковский. Другой сборник
«будетлян» «Пощечина общественному вкусу» (1912) почти наполовину состоял
из произведений Х.: поэма «И и Э», «Гонимый – кем, почем я знаю?..»,
знаменитые «экспериментальные» «Кузнечик» и «Бобэоби пелись губы…». На
последней странице сборника была напечатана исчисленная поэтом таблица с
датами великих исторических потрясений. Последней датой был 1917 г.[3] (ср.
с порожденным Х. пророчеством в поэме В. Маяковского «Облако в штанах»: «…в
терновом венке революции грядет шестнадцатый год»). Подобные расчеты Х.,
называвший себя «художником числа вечной головы вселенной», проводил
постоянно, проверяя свою теорию кругового Времени и стараясь «разумно
обосновать право на провидение» (см. его кн.: «Учитель и ученик», 1912;
«Битвы 1915 – 1917 гг. Новое учение о войне», 1915; «Время мера мира»,
1916; «Доски судьбы», 1922; статьи «Спор о первенстве» и «Закон поколений»,
1914. Некоторые идеи Х. о «жизненных ритмах» подтверждаются современной
хронобиологией).
            В 10 гг. выходят книги Х. «Ряв!», «Творения 1906 – 1908»,
«Изборник стихов. 1907 – 1914», получают развитие разработанные им ранее
«первобытные» славяно-языческие утопии : «Змей поезда», 1910; «Лесная
дева», 1911; «И и Э», 1912; «Шаман и Венера», «Вила и леший», 1912; «Дети
Выдры», 1913; «Труба марсиан», 1916; «Лебедия будущего», 1918. В них
поэтически формулировалась мечта Х. о всесветном единении «творян» и
«изобретателей» (их антиподы «дворяне» и «приобретатели») в лоне единой и
всевременной матери – Природы, одухотворенной человеческим трудом. Х.
предлагал : «Исчислить каждый труд ударами сердца – денежной единицей
будущего, коей равно богат каждый живущий» ( V, 157 ). (Раскрытие важной
для Х. темы труда см. : «Мы, Труд, Первый и прочее и прочая …», «Ладомир» и
др.) Верховным представителем «творян», по мысли Х., является поэт, а
искусство становится проектом жизни (идея жизнестроительного искусства).
Поэтические утопии и жизненное поведение поэта сливаются : начинаются
пожизненные странствия Х. по России как выражение особого «внебытового»
существования творца.
             К 1917 г. понимание искусства как программы жизни
трансформируется в обобщенно анархическую утопию о мессианской роли поэтов
– тайновидцев и пророков, которые вместе с другими деятелями культуры
должны создать международное общество Председателей Земного Шара из 317
членов (317 – одно из выведенных Х. «магических» чисел Времени).
«Председатели» призваны осуществлять программу мировой гармонии в
«надгосударстве звезды» («Воззвание Председателей Земного Шара»,1917).
              Одновременно с созданием «первобытных» и космо –
мифологических утопий Х. выступает и как мятежный автор антибуржуазных и
антитехнократических гротескных пророчеств о «бунте вещей», которых, по
мнению поэта, неизбежен в урбанизированном будущем, если его распорядителем
станет сообщество «приобретателей» и «дворян» (поэма «Журавль», 1909; пьеса
«Маркиза Дэзес», 1909 – 1911, и др.).
            В годы первой мировой войны социалистическая активность Х.
значительно возросла, отчетливо выявился его интерес к теме современности
(в 1916 – 1917 гг. поэт служил рядовым в армии). Эта тенденция усилилась в
годы революции и гражданской войны[4]. Х., смыкаясь в гуманистическом
пафосе с Маяковским, не приемлет империалистическую бойню (поэмы “Война в
мышеловке”, 1915 – 1922; “Берег невольников”, 1921), но в дерзком восстании
“колодников земли” он, подобно А. Блоку, видит справедливость исторического
возмездия и по славянски былинный размах переустройства Вселенной на новых
научно – трудовых человеческих основах (“Каменная баба”, 1919; “Ночь в
окопе”, “Ладомир”, 1920; “Ночь перед Советами”, “Настоящее”, “Ночной
обыск”, “Малиновая шашка”, 1921). Х. активно сотрудничает с Советской
властью, работает в Бакинском и Пятигорском отделениях РОСТА, во многих
газетах, в Политпросвете Волжско – Каспийской флотилии.
              Однако и в эти годы поэт остается утопистом-мечтателем.
Главную силу,способную преодолеть “земной хаос” и объединить “творян” всего
мира, Х.по-прежнему видел (наряду с овладением “числовыми” законами Времени
) в заново созданном,изобретенном  им “звездном” языке, пригодном для всей
“звезды”- Земли. Именно этим, а не только однозначно нигилистическим
эпатажем футуристов,отвергавших весь комплекс культуры прошлого (в т.ч. и
язык), объясняются обширные поэтико-лингвистические эксперименты Х.,
сопутствующие всему его творчеству и казавшиеся многим современникам
единственной самоцелью и сущностью  хлебниковской поэзии. Х. предпринял
реформу поэтического языка во всем его объеме. Звук в его поэтической
системе несет в себе самоценное значение, способное насытить произведения
художественным смыслом (см.статью “Наша основа”, 1919). Истоки смысла
несущих фонем Х. находил в народных заклинаниях и заговорах ( см. поэму
“Ночь в Галиции”, 1913), бывших, по определению поэта, “как бы заумным
языком в народном слове” (V, 225), - отсюда термин «заумь», «заумный язык».
Слова, разложенные на «первоначальные» фонетические значения, Х. собирает
на основе созвучий заново, стремясь сформировать гнезда неологизмов одного
корня (этот процесс он называл поначалу «сопряжением» корней, а позднее –
«скорнением» ). По такой методике строились «экспериментальные»
произведения : «Заклятие смехом», «Любхо» и др. Эксперимент распространялся
и на синтаксис (вплоть до отказа от знаков препинания ), порождая особую
ассоциативную структуру стиха на внешней основе примитивистской техники и
подчеркнутого инфантилизма поэтики: раешник , лубок, анахронизм,
«графоманство» и т.п. «Ребенок и дикарь,- писал  Ю.Тынянов о Х.,- были
новым поэтическим лицом,вдруг смешавшим твердые «нормы» метра и слова»
(Вступ. ст., 1, 23 ). Антиэстетическое “дикарство” и “инфантилизм” Х.
действительно были формой футуристического эпатажа по отношению к
застывшему в общепринятых “нормах” старому буржуазному миру. Однако
целостная суть поэтико-лингвистических экспериментов была шире и включала в
себя не только разрушающий, но и созидающий пофос. С уходом в
послеоктябрьском творчестве Х. нигилистического начала поэт отказывается от
многих крайностей своих экспериментов в сфере “заумной” поэтики.В то же
время он продолжает поиски методов обновления жанровой структуры лирики,
эпоса и драмы на пути создания единого “синтетического” жанрообразования.
Сюда следует отнести неудачные хлебниковские попытки создания
“сверхповестей” (“Царапина по небу”, 1920; “Зангези”, 1922), замысленных
как своеобразная “книга судеб”, содержащая универсальные ключи к овладению
“новыми” знаниями и законами жизнетворчества.
            Оставаясь в русле утопических идеалистических концепций, Х. в
условиях нового времени объективно не мог объединить вокруг своего
философско-поэтического учения продолжительно действующее художественное
направление. Однако его художественный вклад в теорию и практику советской
поэзии чрезвычайно значителен (словотворчество и рифмотворчество,
разработка интонационного стиха, многоголосие ритмов, философская
проблематика, гуманистический пафос, жанровые новообразования и др. ).
Маяковский, считавший стихи Х. образцом “инженерной”, “изобретательской”
поэзии, понятной “ только семерым товарищам-футуристам», говорил, однако,
что стихи эти «заряжали многочисленных поэтов». Действие хлебниковского
«заряда», в силовое поле которого попали Маяковский, Н. Асеев, Б.
Пастернак, О. Мандельштам, М.Цветаева, Н. Заболоцкий и мн. др.,
распространяется и на современную советскую поэзию (В. Высоцкий, А.
Вознесенский, Е. Евтушенко, представиели т.н. «рок-поэзии» и др.).
-----------------------
[1] Возможно, этот факт повлиял на дальнейшее творчество Хлебникова
[2] Поэт переживал за Судьбу России и был уверен, что лучшее для страны в
данный момент-революция.

[3]  Для Хлебникова революция была всё же потрясением.
[4] Хлебников был истинным патриотом, возможно благодаря этому и имел место
такой творческий взлёт.