Переход Дуная      Передвижения "вapвapов" за Дунаем сперва не привлекли внимания ромеев. Даже собственное имя новых поселенцев в задунайской Дакии оставалось сперва неизвестным в Константинополе. Кассиодор, римлянин на службе готского короля, писал о словенах и антах, заимствуя информацию из приграничных провинций Восточной империи. Но для книжников Империи новые пришельцы довольно долго оставались "гетами", то есть просто жителями древних гетских областей по ту сторону великой реки.
      Между тем близилось время, когда Империи было суждено хорошо - слишком хорошо - узнать своих новых соседей. Со второго десятилетия VI в. славяне начинают пересекать дунайскую границу. Эти набеги в недалеком будущем перерастут в грандиозное нашествие, которое поставит под вопрос само существование ромейской державы.
      Некоторую роль в активизации славян на ромейских рубежах сыграли, видимо, союзные отношения антов и славен с гунна-болгарскими кочевниками. Последние, как уже говорилось, регулярно тревожили Империю набегами с последних лет V в. В условиях возобновившихся с 502 г. войн на востоке, с персами, набеги болгар (булгар) создавали для Империи серьезную угрозу.
      В этот период происходит формирование племенных объединений болгарских племен. Их связь с савирским "царством" на востоке была, видимо, слабой и непостоянной. По ромейским источникам она почти не прослеживается. Болгары управлялись собственными наследными правителями (ханами) и были объединены в первой половине VI в. в два крупных племенных союза. Между этими объединениями была поделена обширная полоса степи от впадения Прута в Дунай до восточной оконечности Азовского моря. Основным районом поселения болгарских кочевников были приазовские степи и Нижнее Поднепровье.
      Восточная часть болгарских племен объединялась в ханство утигур, западная, самая близкая и опасная для Империи - кутригур. Оба эти ханства, очевидно, состояли в тесных, временами союзных отношениях с антскими и (прежде всего кутригуры) словенскими племенами. Утигуры, возможно, также временами входили в состав савирской федерации племен, хотя роль посредников между савирами и антами играли скорее акациры. К концу V в. кутригуры поглотили гуннских кочевников подунавья - ултзинзур, прежний народ Динтцика, сына Аттилы.
      Отношения гунно-славянского симбиоза, восходившие еще к временам Аттилы, сохранялись в какой-то степени и в первой половине VI в. О тесных связях славян с гуннскими кочевниками можно отчасти судить по языковым данным. Это нашло определенное отражение в письменных источниках. Выражение "гунны (булгары), анты и словене" встречается у Иордана и Прокопия. Анты в этом перечислении сперва стоят на втором месте и лишь примерно с 540-х гг. перемещаются на третье - свидетельство их первоначального лидерства среди славяноязычного населения древней Дакии.
      Интересно, что некоторую аналогию этой формуле мы находим и у персидских провинциальных хронистов, использовавших материалы сасанидской эпохи - "хазары [частая замена савир] и славяне". Возможно, это некий отголосок того, что до разгрома савир персидским царем Хосровом Ануширваном в середине VI в. отдельные отряды антов и, возможно, словен принимали вместе с хазарами и болгарами участие в савирских набегах на Закавказье.
      Если это было так, то эти действия славян действительно были связаны только с их гуннскими контактами. Но относительно военных действий, развернутых антами и словенами на западе, против Империи, столь же однозначно о гуннском факторе говорить нельзя. Конечно, первые (и надо думать, заманчивые) сведения о богатых задунайских областях славяне должны были получить от гунно-болгар. Союзные отношения с последними не могли не сыграть определенную роль - кочевники бились с ромеями с переменным успехом и остро нуждались в союзниках. Но славянcкoe движение первой половины VI в. было столь мощным и массовым, что это внушает сомнения в исключительно внешних его побудительных мотивах. А главное - до 559 г. неизвестно ни об одном конкретном славянском нападении, предпринятом совместно с гунно-болгарами. Даже упомянутая формула "гунны, анты и словене" возникает, кажется, лишь во времена Юстиниана (с 527 г.), в самый разгар славянских вторжений. Итак, анты и словене выступили против Империи по каким-то собственным мотивам, хотя, возможно, и не без влияния или наущения болгар.
      При определении этих мотивов мы, конечно, вступаем в область чистых гипотез. Но некоторые соображения достойны того, чтобы их высказать. Во-первых, гунны не были для славян единственными поставщиками информации об имперских землях. Романизированное население древней Дакии, особенно Мунтении, поддерживало тесную связь с забывшей о нем метрополией даже после анто-словенского расселения. Информация, получаемая от волохов, неизбежно должна была быть более объективной (и более настораживающей), чем повествования гуннов о своих заречных деяниях. В этой связи стоит обратить внимание на латинское происхождение слова "греки", которым славяне обозначали восточных "ромеев". Взгляд на них как на "греков" был характерен не только для западных римлян, но, вероятно, и для их дакийских сородичей.
      Во-вторых, некоторые легендарные сведения о могущественной Империи были, вероятно, и у самих славян. Память словен о легендарной прародине на Дунае, с которой их изгнали "готы", еще не была столь смутной, как сотни лет спустя - с тех пор к 510 г. сменилось не более двух поколений. Очевидно, славяне помнили еще и о походах Аттилы против римлян - конечно, не столь четко, как гунно-болгары, чье общение с Империей с тех пор было непрерывным.
      Дунай занимает совершенно особое место в славянском мифопоэтическом сознании. Наряду с Доном он издревле, видимо еще в праславянскую эпоху, воспринимался как рубеж известного, "своего" мира. За рекой лежит "иной", чуждый мир. Этот мир воспринимался как прародина людей (в этом качестве сливаясь с полуисторической прародиной славян) и обитель умерших предков. С другой стороны, этот потусторонний край наполнен богатствами, не лежащими без охраны, и опасен для человека из "своего" мира. Тем больше, однако, его привлекательность для человека доблестного.
      На смешение в мифологическом восприятии реальной державы ромеев с потусторонним миром отчасти повлияло, видимо, заимствование у волохов легендарного образа Трояна. Эпический герой противников, воспринятый как враждебный демон, затем слился с трехглавым божеством преисподней как естественный властитель потустороннего края, "земли Трояновой". Реальные дороги, построенные историческим имнератором Траяном в Дакии, превращались в мифах славян, в "тропу Троянову" - дорогу в наполненный магией загробный мир.
      Основания для демонизации реальных ромеев у славян появились, очевидно, довольно скоро. При всей значимости Дуная как психологического и мифологического рубежа его пересечение быстро стало для словен и антов естественным продолжением их расселения. Надо думать, что небольшие легковооруженные группы "гeтов", пересекшие реку, наткнулись за ней на сопротивление, какого не ожидали встретить. Ни борьба со скрывавшимися в горах волохами, ни стычки с другими соседями не могли дать славянам необходимого опыта для противостояния хорошо организованной и охватывающей непостижимые им просторы военной машиной Империи. В Константинополе, должно быть, не обратили особого внимания на уничтожение маленьких "варварских" шаек едва известного племени, просочившихся с левобережья. Главной заботой на дунайской границе были болгары, известия о них и попадали в хроники. Уцелевшие же "варвары", если такие были, вернувшись, могли рассказать многое о страшной угрозе "своему" миру, таящейся за Дунаем.
      Уникальную возможность посмотреть на славянский набег, направленный против южных соседей, глазами славян дает нам уже упоминавшаяся былина о Волхе.
      В былине молодой богатырь-чародей Волх, набрав себе дружину из погодков, выступает в поход на далекую южную страну ("Турец-землю" или "цapство Индейское"). Страна эта наделяется чертами потустороннего мира, вход в "царство" защищает стена с воротами, в которые невозможно пройти (едва ли не первое впечатление славян от стен укрепленных городов!):

Крепка стена белокаменна,
Ворота у города железные,
Крюки, засовы все медные,
Стоят караулы денны, нощны,
Стоит подворотня дорог рыбий зуб.
Мудрены вырезы вырезано,
А и только в вырезы мурашу пройти.

      Мотивировка похода не вполне ясна. Согласно варианту былины из сборника Кирши Данилова, "индейской царь" готовился к походу на Русь. Волх, как-то узнав об этом, выступил против него, в пути одевал и кормил свою дружину охотой с помощью оборотнических способностей; затем в облике сокола отправился на разведку в "царство Индейское", подслушал разговор царя с женой, отговаривающей его идти на Русь, а после в обличье горностая испортил оружие врага. Затем дружина Волха напала на царский город. В онежском варианте последовательность событий почти та же: охота Волха - разведка Волха - нападение на царя. Но о намерении царя ("Сантала", то есть турецкого султана) напасть на Русь Волх узнает только во время разведки, а охота здесь предшествует походу и не связана с необходимостью кормить и одевать дружину. Первое более логично, второе же - менее. Проясняет ситуацию, возможно, мезенский вариант. Здесь Волха в начале похода просто привлекает "богатый город"; охота вновь на своем месте; во время разведки же Волх узнает о том, что "молодой иньдейской царь" опасается его набега и готов к войне.
      В целом складывается впечатление, что для Волха и его дружинников разоряемая страна - некий "естественный" противник. С одной стороны, само существование этого государства воспринимается ими как угроза своему роду-племени. С другой стороны, "богатый город" царя предстает столь же естественной воинской добычей. Ни о каких попытках договориться, ни о каких правилах ведения войны речь не идет. Волх побеждает хитростью, лишив врага возможности сопротивляться и тайком пробравшись в его цитадель. Когда после его чародейской разведки дружина, превращенная им в "мурашей", проникает в город, происходит следующее:

И стали молодцы на другой стороне,
В славном царстве Индейскием,
Всех обернул добрыми молодцами,
Со своей стали сбруею со ратною.
А всем молодцам он приказ отдает:
"Гой еси вы, дружина хоробрая!
Ходите по царству Индейскому,
Рубите старова, малова,
Не оставьте в царстве на семена,
Оставьте только вы по выбору
Не много не мало - семь тысячей
Душечки красны девицы!"
А и ходит ева дружина по царству Индейскому,
А и рубят старова, малова.
А и только оставляют по выбору
Душечки красны девицы.
А и сам он, Вольх, во палаты пошол,
Во те во палаты царския.
Ко тому ко царю ко Индейскому;
Двери были у палат железныя,
Крюки-пробои по булату злачены.
Говорит тут Вольх Всеславьевич:
"Хотя нога изломить, а двери выставить!"
Пнет ногой во двери железныя -
Изломал все пробои булатныя.
Он берет царя за белы руки,
А славнова царя Индейского.
Салтыка Ставрульевича.
Говорит тут Вольх таково слово:
"A и вас-то царей, не бьют - не казнят!"
Ухватя ево, ударил о кирпищетой пол.
Расшиб ево в крохи говенныя.

      Издевательское замечание Волха выглядит как прямая насмешка над действовавшим тогда "международным правом". В устах едва познакомившегося с ним и не желающего его признавать "вapвapa" такая фраза, пожалуй, вполне уместна. В связи с этим и упомянутым странным для русского эпоса отсутствием всяких попыток договориться миром на память приходит фрагмент из трудов Прокопия. Тот признавал сильной стороной "варваров" (в том числе славян) полное безразличие их к устоявшимся в "римском мире" правовым нормам. Войны с "варварами", в том числе славянами, как они характеризуются Кесарийцем - войны без ясного повода, без переговоров и перемирий, без самого объявления войны и заключения мира. То, что от природы славяне (для того же автора) "менее всего коварны или злокозненны", лишний раз подчеркивает, насколько далека была реальность времен войны от тех нравственных идеалов, коим старались следовать "варвары" в повседневной, прежде всего внутриплеменной, жизни.
      Нарисованная в былине картина, за исключением несбыточного убиения царя, как будто сошла со страниц ромейских источников, описывающих славянский набег. Только для древних славянских сказителей, без сомнения, все описанное являлось не бессмысленным зверством, а героическим деянием. Природный (то есть сильный) враг в сознании древнего славянина увязывался с враждебными силами потустороннего мира. С чудовищами и демонами, с "Трояновым" племенем в переговоры не вступают. И в живых такого врага оставлять также неразумно, разве что в неволе. В онежском варианте, в отличие от двух других полных версий, Волх все-таки берет ставшую беззащитной "силу турецкую" в плен; впрочем, рабы мужского пола не упоминаются далее при разделе добычи. Итог захвата и разорения "богатого города" рисуется в целом схоже, но с разными подробностями. В сборнике Кирши:

И тут Вольх сам царем насел,
Взявши царицу Азвяковну,
А и молоду Елену Александровну.
А и те ево дружина хоробрыя
И на тех на девицах переженилися.
А и молоды Вольх тут царем насел,
А то стали люди посадския;
Он злата-серебра выкатил,
А и коней, коров табуном делил,
А на всякова брата по сту тысячей.

      Еще яснее о заселении завоеванной страны в близком к этому мезенском варианте былины:

Населился он в Индеюшку богатую ...
Свою силушку заставил тоже в городе
                                             Индейском жить ...
Завладел он всей Индеюшкой богатою.

      В онежском же варианте подчеркнуто исключительно богатство добычи:

"Дружина моя добрая, хоробрая!
Станем-те мы теперь полону поделять!
Что было на делу дорого,
Что было на делу дешево?
А добрые кони по семь рублей,
А оружье булатное по шесть рублей,
А вострые сабли по пять рублей,
Палицы булатные по три рубля_
А что было на делу дешево - женский пол:
Старушечки были по полушечки,
А молодушки по две полушечки,
А красные девушки по денежке".

      Итак, былина дает нам достаточно полную картину тех мотивов, которые двигали славянами в набегах на Империю. Здесь сплеталось множество разных факторов. Было здесь и стремление нанести упреждающий удар по более сильному, демоническому врагу - стремление, исходящее из мифологической картины мира славянина. Но не меньшую роль играло, как видим, и общее стремление к наживе в "богатых городах" юга - добыванию рабов (прежде всего рабынь), скота (коней, коров), ценностей (как золота и серебра, так и металлического оружия). Поиск новых земель для возраставшего в числе населения придавал лишние основания и так не нуждающейся с точки зрения "варвара" в оправданиях безжалостной "расчистке" захватываемой страны. Места для постоянного жительства, а нередко и местных жен для продолжения там рода, искала прежде всего молодежь из воинских братств, а также примыкавшие к ним изгои. "Храбры"-одиночки, порицаемые общиной, могли сполна реализовать свои силы и прославиться в дальнем походе. Вожаки бойнических ватаг и князья отдельных племен добивались самоутверждения. Ведь именно им доставалась львиная доля добычи и наибольший почет, а то и власть над захваченной землей - как былинному Волху.
      Переход Дуная большими группами антов и словен происходит, очевидно, в начале второго десятилетия VI в. Положение на дунайской границе Империи стало критическим. Религиозные распри, разгоревшиеся при Анастасии, усугубили положение. Восстание Виталиана в 512-514 гг. позволило вторгшимся "гуннам", с которыми мятежный стратиг заключил союз, практически уничтожить власть Империи на Нижнем Дунае. Под прикрытием болгарских орд и получили возможность проникнуть в римскую Скифию (ныне Добруджа) отдельные отряды неведомых прежде "гетов". Как следует из былины о Волхе, каждый такой отряд мог стать общиной поселенцев. Антские или анто-словенские поселения возникают на малоскифских землях уже в первые десятилетия VI в. (Диногеция и др.), и вытеснить отсюда этих пришельцев Империи так и не удалось.
      В 517 г. на фоне очередного болгарского вторжения (тогда же савиры напали на малую Азию), но, кажется, независимо от него, в балканских провинциях Империи развернули военные действия и "геты". Эти "гетские всадники", должно быть, - в основном анты, у которых (в отличие от словен) известно развитое коневодство. О переходе ими Дуная или разорении приграничных областей ничего не говорится - "варвары" объявляются сразу в Македонии (то есть собственно македонских провинциях, Македонии Первой и Второй на севере - северо-востоке диоцеза Македония) и затем вторгаются в Фессалию. Базой для этого вторжения, следовательно, явились обживавшиеся антами и отчасти словенами земли Малой скифии. Что касается прилегающих фракийских провинций, то они уже были основательно опустошены "варварами" и фактически неподвластны Константинополю.
      "Варвары" пронеслись по македонским и фессалийским землям, достигнув на юго-западе границ Старого Эпира, а на юге - Фермопил. Не сообщается об их нападениях на крупные города. Фермопильское укрепление - ключ к Элладе - они то ли вовсе не осмелились штурмовать, то ли не преуспели в этом. По всей вероятности, "гетская" конница подвергала опустошению в основном небольшие и неукрепленные поселения. Однако число пленных оказалось достаточно велико. Император Анастасий отправил за них выкуп - 1000 либр золота. Но префект Иллирика Иоанн никого не смог вызволить - все пленники были перебиты "вapвapaми" сразу после получения платы. Дальнейшее неизвестно. Скорее всего в условиях кровопролитной войны Империи с кочевниками "гeты" беспрепятственно ушли на контролируемую их соплеменниками территорию.
      Причины срыва переговоров о возврате пленных неясны. Стоит заметить, что ничего не говорится о том, требовали ли выкуп сами "варвары". Наиболее вероятно, что угнанные с начала набега пленники являлись для них жертвой в кровавом обряде "обагрения оружия". Отданные ромеями деньги они, разумеется, приняли - как воинскую добычу, но и от жертвоприношения не стали отказываться. Эта версия, конечно же, не бесспорна; возможны и иные объяснения. Так или иначе, именно в связи с этими событиями Империя впервые "заметила" новых соседей и новых врагов.
      Правление Юстина (518-527) отмечено для Империи безуспешными попытками восстановить реальный контроль над придунайскими провинциями и навести порядок на границе. О безуспешности этих попыток свидетельствуют сообщения о разбое словен в придунайских областях. Своими засадами эти "вapвapы" отрезали укрепления Улмитон (в Скифии) и Адина (в Мезии, причем немного к югу от Дуная на границе со Скифией), опустошив их окрестности. Обе крепости в результате оставались покинутыми до времен Юстиниана. Подобные факты, судя по всему, были не единичны.
      Ситуация, с которой пришлось иметь дело Юстину и его племяннику Юстиниану, с первых лет правления дяди причастного к делам власти, была поистине катастрофической. Европейские провинции подвергались непрестанным набегам. Прокопий в направленном против Юстиниана памфлете, так называемой "Тайной истории", писал, что "гунны" и славяне, разоряя европейские провинции до Эллады включительно "почти что каждый год с тех пор, как Юстиниан воспринял власть над ромеями, творили ужасное зло тамошним людям. Ибо думаю, что при каждом вторжении оказывалось более чем по двадцать мириад погубленных и порабощенных там ромеев, - скифская пустыня впрямь стала повсюду в этой земле ..." Оставляя в стороне выглядящие фантастично вычисления и субъективность автора, нельзя все-таки не признать, что за его словами стоит страшная для ромеев тех лет реальность.
      Сведения подданных Империи о захватчиках-"гетах" со временем приобретают более ясный характер. Во всяком случае, говоря о событиях времен Юстина, Прокопий четко различает антов и словен. Какое-то время до появления в обиходе отдельных племенных названий греки называли их общим именем "споры". Если это действительно, как полагает ряд лингвистов, калька праславянского самообозначения *cedь "потомки одного рода", то контакты между греческим населением и "варварами"-завоевателями в те годы стали уже довольно тесны.
      Юстин и Юстиниан упорно противостояли набегам, нанося противнику большой урон, что вынужден был признать даже их ненавистник Прокопий. И, несмотря на все неудачи, именно при Юстине ромеи одержали первую победу над новым противником. Император назначил magister militum Фракии своего племянника Германа Аниция. Несомненно, первоочередной задачей Германа являлось как раз сдерживание антско-словенских и болгарских набегов. В самом начале командования Германа в пределы Империи вторглось из-за Дуная "огромное войско" антов. В ожесточенной битве Герману, "пустив в ход все силы", удалось разбить противника. Победа роме ев была для "варваров" сокрушительной и ошеломляющей. Из многочисленного антского войска пали почти все, а имперский полководец "стяжал великую славу" и среди антов, и среди словен. Именно тогда скорее всего контроль над собственно Фракией был частично восстановлен. Тем не менее решительно переломить ситуацию на границе и наладить управление скифией с прилегающей частью Мезии не удалось ни Герману, ни его ближайшим преемникам.
      Переход славянами Дуная и их поселение на землях Империи явились важным рубежом в их истории. В развертывавшихся далее событиях определенную роль сыграли изменения в самом антско-словенском мире. Процессы эти непосредственно не отражались в ромейских источниках, но ход их поддается научной реконструкции.

автор статьи С.В. Алексеев



   назад       далее