Наши проекты
Обсуждения
Глава 30. Соединенные Штаты вторгаются в Панаму
Торрихос погиб, но Панама продолжала занимать особое место в моем сердце. Живя в Южной Флориде, я имел возможность пользоваться разнообразными источниками информации о текущих событиях в Центральной Америке. Дело Торрихоса продолжало жить, хотя оно и воплощалось в жизнь людьми, не наделенными в такой же степени состраданием и силой характера. Попытки сгладить противоречия в Западном полушарии продолжались и после его смерти. Панама была намерена заставить Соединенные Штаты жить в соответствии с условиями Панамского соглашения.
Преемник Торрихоса, Мануэль Норьега поначалу казался преисполненным желания следовать путем своего наставника. Я не был знаком с Норьегой лично, но, судя по всему, сначала он пытался поддерживать бедных и угнетенных Латинской Америки. Одним из его важнейших проектов оставалось продолжение исследования возможности строительства нового канала. Предполагалось, что финансирование и само строительство будет осуществляться японцами. Естественно, он встретил сильное сопротивление со стороны Вашингтона и частных американских компаний. Сам Норьега писал:
«Госсекретарь Шульц в прошлом был одним из руководителей международной компании «Бектел»; министр обороны Каспар Уайнбергер был вице–президентом «Бектел». «Бектел» изо всех сил стремилась заполучить миллионные прибыли от строительства канала. Администрация Рейгана и Буша боялась, что проект получит Япония; дело было не только в якобы заботе о безопасности; речь шла о конкуренции в бизнесе. Американские компании могли потерять миллиарды долларов» [65].
Но Норьега был не Торрихос. В нем не было харизмы и прямоты, которыми обладал его бывший руководитель. Со временем он приобрел нехорошую репутацию человека, связанного с коррупцией и наркоторговлей. Его даже подозревали в организации убийства своего политического соперника, Уго Спадафоры. Норьега приобрел известность во время пребывания на посту руководителя группы «С–2» Вооруженных сил Панамы. Это была группа военной разведки, взаимодействовавшая с ЦРУ. В этом качестве он установил близкие отношения с директором ЦРУ Уильямом Дж. Кейси. ЦРУ использовало эту связь для продвижения своих интересов в Карибском регионе и в Центральной и Южной Америках. Например, когда администрации Рейгана понадобилось в 1983 году предупредить Кастро о готовящемся вторжении США в Гренаду, Кейси обратился к Норьеге, попросив его передать это сообщение. Полковник помогал ЦРУ внедриться в колумбийские и другие наркокартели.
К 1984 году Норьега занял пост главнокомандующего Вооруженными силами Панамы. Говорят, что Кейси, приземлившись в том году в аэропорту Панамы и будучи встреченным шефом местного отдела ЦРУ, воскликнул: «Где мой мальчик? Где Норьега?» Когда генерал приезжал в Вашингтон, он не раз бывал дома у Кейси в гостях. Много лет спустя Норьега признавался, что благодаря его тесной связи с Кейси он чувствовал себя неуязвимым. Он считал, что ЦРУ, как и «С–2», была сильнейшей правительственной организацией. Норьега был убежден, что Кейси защитит его, несмотря на его позицию в отношении Панамского соглашения и военных баз в зоне Канала [66].
Торрихос был символом справедливости и равенства не только для панамцев, Норьега стал символом коррупции и упадка. Это еще раз подтвердилось 12 июня 1986 года, когда газета «Нью–Йорк тайме» опубликовала на первой полосе статью с заголовком «Сильный человек Панамы замешан в торговле наркотиками и отмывании денег». Эта разоблачительная статья, написанная журналистом — лауреатом Пулитцеровской премии, утверждала, что генерал тайно и незаконно сотрудничал с частными компаниями Латинской Америки; что он занимался шпионажем в пользу и Соединенных Штатов, и Кубы, то есть, по существу, был двойным агентом; что «С–2» по его указанию обезглавила Уго Спадафору, что Норьега лично управлял крупнейшим наркосиндикатом в Панаме. В дополнение к статье газета поместила портрет генерала, отнюдь не льстивший ему. На следующий день, в развитие темы, последовало еще больше подробностей [67].
Помимо внутренних проблем, у Норьеги появились и проблемы с президентом США, который усиленно старался подправить свой имидж. Журналисты объясняли происходящее «фактором слабохарактерного человека» [68]. Это приобрело особое значение, когда Норьега твердо отказался от того, чтобы оставить Школу двух Америк на своей территории еще на пятнадцать лет. Интересно об этом пишет сам генерал:
«Мы были намерены продолжать дело Торрихоса, но Соединенные Штаты стремились не допустить этого. Они хотели либо продлить пребывание Школы двух Америк, либо пересмотреть соглашение с целью оставить ее в Панаме, указывая на ее необходимость в связи с растущими военными приготовлениями в Центральной Америке. Но Школа двух Америк мешала нам. Мы не хотели иметь на нашей земле тренировочный лагерь для эскадронов смерти и военные силы правой ориентации» [69].
Возможно, поэтому последовавшие события не должны были стать неожиданностью, однако мир был потрясен, когда 20 декабря 1989 года Соединенные Штаты атаковали Панаму. Это была крупнейшая воздушно–десантная операция со времен Второй мировой войны [70]. Ничем не оправданное нападение на мирное население. Панама и ее граждане не представляли абсолютно никакой угрозы ни для Соединенных Штатов, ни для других стран. Политики, правительства и пресса во всем мире объявили односторонние действия США явным нарушением норм международного права.
Если бы эта военная операция была направлена на страну, в которой совершались массовые убийства или другие преступления против прав человека, — скажем, на Чили во времена Пиночета, на Парагвай при Стресснере, Никарагуа при Сомосе, Сальвадор при Д'Обюиссоне, Ирак при Саддаме, — мир, возможно, понял бы эти акции. Но Панама не делала ничего подобного: она всего лишь осмелилась сказать «нет» горстке влиятельных политиков и руководителей корпораций. Она настаивала на том, чтобы соглашение по Каналу уважалось; она вела дискуссии и обсуждения с теми, кто хотел реформировать общество; она изучала возможность строительства нового канала с помощью японских инвестиционных и строительных компаний. И в результате она столкнулась с ужасающими последствиями. Как пишет Норьега:
«Я хотел, чтобы всем было предельно ясно: кампания по дестабилизации, начатая Соединенными Штатами в 1986 году и закончившаяся вторжением в Панаму, была результатом отказа от любого сценария, при котором Панамский канал находился бы в руках независимой, суверенной Панамы, поддерживаемой Японией… Тем временем Шульц и Уайнбергер, прикрываясь положением официальных лиц, действующих в интересах общества, и пользуясь неосведомленностью о влиятельных экономических интересах, которые они представляли, наращивали пропагандистскую кампанию, направленную на мое уничтожение» [71].
Официальное объяснение Вашингтона по поводу нападения на Панаму сводилось к одному человеку. Единственной причиной, по которой Соединенные Штаты послали своих молодых мужчин и женщин рисковать своими жизнями и совестью, убивая невинных, включая так никогда и не посчитанных детей, и сожгли половину панамской столицы, — был Норьега. Его называли порождением зла, врагом народа, наркодельцом, и в этом качестве он представлял собой достаточное основание для массового вторжения в страну с двумя миллионами жителей, — которая при этом случайно оказалась расположенной на одном из самых дорогих участков земли в мире.
Меня настолько взволновало вторжение, что я впал в депрессию, которая продолжалась много дней. Я знал, что у Норьеги есть телохранители, и все–таки я не мог удержаться от мысли, что шакалы смогут дотянуться до него, как смогли они дотянуться до Ролдоса и Торрихоса. Большинство его телохранителей наверняка обучались у американских военных. Возможно, им заплатят за то, что они в нужный момент отвернутся или попросту сами устранят генерала.
Чем больше я думал и читал о вторжении, тем яснее мне становилось, что оно доказывало следующее. Политика Соединенных Штатов вернулась к старым методам строительства империй; администрация Буша была намерена пойти еще дальше, чем администрация Рейгана, и продемонстрировать миру, что она не колеблясь использует любые силы для достижения своих целей. Кроме того, было ясно, что целью акции в Панаме, помимо замены последователей Торрихоса марионеточным правительством, действовавшим в интересах США, было напугать такие страны, как Ирак, добившись таким образом их подчинения.
Дэвид Харрис, редактор «Нью–Йорк тайме мэгэзин» и автор многочисленных книг, делится интересными наблюдениями. В своей книге «Стреляя в луну», изданной в 2001 году, он пишет: «Из многих тысяч правителей, властителей, сильных личностей, хунт и военных диктаторов, с которыми американцам приходилось иметь дело в различных уголках мира, генерал Мануэль Антонио Норьега — это единственный, за кем американцы пришли таким образом. Впервые за все 225 лет своего существования Соединенные Штаты вторглись в чужую страну и вывезли ее правителя в Соединенные Штаты, чтобы предать суду и заключить в тюрьму за нарушение американских законов, совершенное правителем на своей родной земле» [72].
После бомбежек Соединенные Штаты внезапно оказались в деликатной ситуации. Какое–то время было ощущение, что сейчас начнется ответный огонь. Администрация Буша могла сколько угодно исправлять имидж «слабохарактерного», но теперь они стояли перед проблемой легитимности, перед обвинением в террористическом акте. Выяснилось, что военные запретили журналистам, Красному Кресту и другим независимым наблюдателям в течение трех дней появляться там, где были бомбардировки, пока солдаты сжигали или закапывали жертвы. В газетах звучали вопросы о том, сколько доказательств преступного и вообще недостойного поведения было уничтожено; о количестве погибших в результате того, что помощь не была оказана своевременно; но на эти вопросы никто так и не ответил.
Мы никогда не узнаем всей правды о вторжении, никогда не узнаем истинных масштабов бойни. Министр обороны Ричард Чейни сообщил о пятистах–шестистах погибших; независимые группы наблюдателей за соблюдением прав человека называют цифру от трех до пяти тысяч погибших, при этом еще двадцать пять тысяч остались без крыши над головой [73]. Норьегу арестовали, вывезли в Майами и приговорили к сорока годам заключения; на тот момент он был единственным в США человеком, официально числящимся военнопленным [74].
Мир был разъярен этим нарушением международного права, бессмысленным уничтожением беззащитных людей наиболее могущественными вооруженными силами на планете. Но в самих Соединенных Штатах почти никто не знал ни об этой ярости, ни о преступлениях, совершенных Вашингтоном. Пресса очень мало писала об этих событиях. Этому способствовало многое, в том числе политика правительства по этому вопросу, звонки из Белого дома издателям и телевизионному начальству, конгрессмены, которые не осмелились возражать, чтобы «фактор слабохарактерного человека» не стал проблемой и для них. И журналисты, которые считали, что публике нужны скорее герои, чем правда. Исключением стал Питер Эйснер, редактор «Ньюсдэй», репортер Ассошиэйтед пресс, который писал о панамских событиях и потом в течение многих лет продолжал заниматься их анализом. В книге «Мемуары Мануэля Норьеги — американского пленного», опубликованной в 1997 году, Эйснер пишет:
«Смерть, разрушение и несправедливость, сопряженные с борьбой против Норьеги; ложь, окружавшая эти события, стали угрозой основным американским принципам демократии… Солдатам было приказано убивать в Панаме — и они убивали, потому что им сказали, что они спасают страну от лап жестокого диктатора; и, когда они начали действовать, люди в их стране (США) пошли с ним нога в ногу» [75].
После длительного изучения материала, включая беседы с Норьегой в его тюремной камере в Майами, Эйснер приходит к выводу: «Что касается главного, я не думаю, что предъявленные доказательства подтверждают обвинения, выдвинутые против него. Я не думаю, что его действия как руководителя вооруженных сил другой страны или главы суверенного государства оправдывают вторжение в Панаму или что он представлял угрозу национальной безопасности США» [76].
Эйснер заключает:
«Мой анализ политической ситуации и мои статьи из Панамы до, во время и после вторжения приводят к заключению, что американское вторжение в Панаму было ужасным злоупотреблением властью. Это вторжение служило интересам самонадеянных американских политиков и их союзников в Панаме, путем ужасающего кровопролития» [77]. Было восстановлено правление семей Ариас и олигархов, правивших до Торрихоса, — бывших американскими марионетками еще с тех времен, когда Панаму оторвали от Колумбии, и до тех пор, как власть взял Торрихос. Много споров вызвало новое соглашение по Каналу. По сути, Вашингтон снова контролировал водный путь, вопреки тому, что говорили официальные документы.
Размышляя о случившемся и о том, что я испытал, работая в МЕЙН, я поймал себя на том, что задаю себе снова и снова одни и те же вопросы. Сколько решений, включая решения величайшего исторического значения, затрагивающих интересы миллионов людей, — принимаются на самом деле кем–то в своих корыстных интересах, а вовсе не из желания сделать что–то правильное и полезное. Сколько чиновников правительственного уровня руководствуются в своих решениях собственной жадностью, а не интересами государства. Сколько войн начинается потому, что президент боится показаться избирателям слабохарактерным человеком.
Вопреки моим обещаниям президенту «SWEC», мое чувство разочарования и бессилия по поводу вторжения в Панаму подтолкнуло меня к возобновлению работы над книгой; правда, на этот раз я решил сосредоточиться на Торрихосе. Рассказывая о нем, я хотел поведать о несправедливости, воцаряющейся в нашем мире, — и избавиться от чувства собственной вины. И я был намерен молчать о том, что делаю, а не обращаться за советом к друзьям и бывшим коллегам.
Работая над книгой, я был ошеломлен масштабом деятельности ЭУ в разных точках планеты. Я пытался сконцентрироваться на нескольких особо ярких примерах, но список мест, в которых я работал и положение в которых после этого ухудшилось, поражал воображение. Меня ужасала и степень моей собственной коррумпированности. В своей жизни я очень часто пытался разобраться в себе и теперь понимаю, что, уже находясь на полпути, я был настолько погружен в свои каждодневные дела, что не воспринимал картину в общем. Например, когда я был в Индонезии, меня заставили задуматься наши беседы с Говардом Паркером и то, о чем говорили друзья Рейси. Меня глубоко взволновали впечатления от увиденного во время нашей с Фиделем поездки в трущобы, в зону Канала и на дискотеке. В Иране мое спокойствие было надолго нарушено нашими беседами с Ямином и Доком. Сейчас же работа над книгой дала мне возможность взглянуть на все это в целом. Я понял, как легко я приспособился не видеть общей картины и соответственно не осознавать истинный смысл моей работы.
Каким же простым все это кажется теперь, каким самоочевидным, и при этом насколько же не проста сущность этих событий! Это похоже на то, что происходит с солдатом. Поначалу он наивен. Он может сомневаться в моральной стороне убийства, но прежде всего ему приходится думать о себе, о собственном страхе, о том, чтобы выжить самому. После того как он убивает первого врага, его захлестывают эмоции. Он думает о семье убитого, он испытывает угрызения совести. Но чем больше он воюет, чем больше убивает, тем более жестким он становится. И тогда он превращается в профессионального солдата.
Я стал профессиональным солдатом. Это сравнение дает возможность разобраться в том, как совершаются преступления и строятся империи. Теперь я мог понять, почему так много людей совершают ужасающие деяния: как, например, славные, обожающие свои семьи иранцы могли работать в известной своей жестокостью тайной полиции шаха; как хорошие немцы могли исполнять приказы Гитлера; как добропорядочные американские мужчины и женщины могли бомбить столицу Панамы.
Будучи ЭУ, я не получил ни единого пенса от АНБ или какого–либо другого государственного учреждения; мне платила зарплату МЕЙН. Я был гражданин, работающий на частную фирму. Это понимание помогло мне более четко увидеть нарождающийся тип служащего корпорации — ЭУ. На мировой сцене появлялся новый тип солдата, и эти люди становились некритичными и нечувствительными к своим собственным поступкам. В своей книге я писал:
«Сегодня мужчины и женщины едут в Таиланд, на Филиппины, в Ботсвану, Боливию и другие страны, где они ожидают увидеть людей, жаждущих работы. Они едут в эти страны с четкой целью: эксплуатировать несчастных людей, чьи дети не получают качественного питания или даже голодают; людей, живущих в трущобах и потерявших надежду на лучшую жизнь; людей, которые даже не мечтают о другой жизни. Из своих шикарных офисов на Манхэттене или в Сан–Франциско и Чикаго эти мужчины и женщины разлетаются по континентам в роскошных самолетах, останавливаются в первоклассных отелях, ужинают в лучших местных ресторанах. А потом они отправляются на поиски отчаявшихся людей.
Сегодня у нас по–прежнему существуют работорговцы. Им уже нет необходимости забираться в леса Африки, чтобы отобрать лучших особей, за которых дадут высшую цену на аукционах в Чарльстоне, Картахене и Гаване. Они просто набирают отчаявшихся людей и строят фабрику, производящую пиджаки, или джинсы, или кроссовки, или автомобильные и компьютерные комплектующие и многое другое, что они могут продать на рынках, выбранных по своему усмотрению. Им даже не обязательно самим владеть фабрикой: они могут нанять местного бизнесмена, который будет делать всю черную работу за них.
Эти мужчины и женщины считают себя честными и порядочными. Они привозят домой фотографии живописных мест и античных руин, чтобы показать их своим детям. На семинарах они похлопывают друг друга по плечу и обмениваются советами, как обходиться со странностями таможни в дальних странах. Их боссы нанимают адвокатов, чтобы заверить их, что их деятельность совершенно законна. В их распоряжении — психотерапевты и другие специалисты, убеждающие их в том, что они помогают этим бедным, отчаявшимся людям.
Работорговец прошлого говорил себе, что он имеет дело с особями, не являющимися вполне людьми; что он предлагает им возможность стать христианами. Кроме того, он понимал, что рабы — это залог выживания его общества, основа экономики. Современные работорговцы уверяют себя, что отчаявшимся людям лучше получить один доллар в день, чем вообще ничего, при этом они интегрируются в мировое сообщество. Они также понимают, что эти отчаявшиеся люди — залог выживания его (ее) компании, основа его (ее) собственного образа жизни. Они ни на минуту не задумываются о более отдаленных последствиях того, что они сами, их образ жизни и вся стоящая за ними экономическая система делает с миром — или о том, как в конечном итоге все это влияет на будущее их детей.»